Sportarena

Лунные глаза памяти

Александр Цвирк 23 апреля, 14:23
82
2
Подписаться на блог
Лунные глаза памяти
"Хотелось главного героя угостить пивом, обнять его, понегодовать над несправедливостью жизни и судьбы! И интрига была до самого конца и... интригой и осталась. Я не понял о ком речь. Да, несложно погуглить, подумать, но я хочу думать в процессе чтения, а в конце получить ответ" (с) Сова из Шеффилда

Просто сиди. Это твой паб. Это твой вечер. И никто — слышишь? — Никто-Нахрен-Никто его у тебя не отнимет!
Да уж, пожалуй.
А что, мало? Что, пиво какое-то не такое?
Дрянь пиво…
Эй, ей! Ты поосторожней. Ну хоть бы не вслух.
Но ведь…
Братишка! Просто развейся. Уйди в прошлое. Оно всегда выручало нас обоих. Нас о…
обо…
.

Сидел в пабе — своем пабе — уже несколько часов, а быть может, несколько лет. Пожалуй, верно и то, и другое. Медленно, очень медленно тянул пиво, какой-то дрянной лагер, бармен смотрел неодобрительно, но терпел. Наверно, думает, вот же прижимистый сукин сын, более трех бутылок дрянного пойла за вечер не высосет. Ну и плевать. Терпит, вопросов не задает — уже хорошо. Людей нет. Вернее, почти нет. Вот чем хорош этот паб, вот почему он в нем сидит ежедневно. Какая-то компания за столиком ближе к стойке и к экрану — ну конечно же! Да еще некая барышня в дальнем углу помещения. Тоже, кажется, давно сидит. Странно… Да плевать. Компания поглощает пиво скоростными темпами — вот и хорошо, бармену некогда дуться, зато и к нему лишнего внимания нет. И не только пива. Весело сидят. И вроде бы даже смотрят футбол. Футбол… Когда-то и он любил смотреть футбол. Когда-то он в него играл

Последние минуты матча. Он только-только появился на поле, еще толком ни разу не коснулся мяча. Тридцать, или сколько их там, тысяч глоток — родных глоток — истошно ревут, наверно, что-то поют, или просто нечленораздельно вопят в предэкстатическом состоянии. Он сам как чумной. Он еще толком не коснулся мяча, но ему уже врезал по ногам Хелмер, в него уже плюнул исподтишка сам Маттеус. А он пытается открываться, понимая, что это не главное. Пусть партнеры катают мяч. Время на исходе. Минуты, секунды. Его глаза, как и шестьдесят, или сколько их там, тысяч глаз — родных глаз — почти неотрывно прикованы ко рту этого заторможенного бельгийца. Ко рту, который никак не хочет зациклить эту нервическую бесконечность таким долгожданным соприкосновением со свистком. Он уже тысячу раз слышал этот свист — финальный свист, победный свист — но это игра воображения. Бельгийский рот молчит. Тик-так. Шолль, где-то невообразимо далеко от него, тащит мяч, проходит одного, рисует фол… Что это, свист? О неверный разум, пощади! Ты это в самом деле слышишь? Тридцать, или сколько их там, пар ушей — родных ушей — тоже это слышат? Неужели штрафной? Или?..

Уйти в прошлое? Какой смысл в этих уходах? Для меня сейчас больше практической пользы от ухода в сортир…
Начинается!
Что начинается? Я не люблю жить памятью. Но каждый раз не могу от этого отказаться. А что мне дает эта память? Какие-то минуты славы, препарированные и выхолощенные требовательным рассудком, которому хочется помнить что-либо именно так, а не иначе? Кому это надо, кроме меня? Да и надо ли это мне? От всех этих воспоминаний — только горечь, только желание в очередной раз нализаться… А потом — раскаяние…
Очнись, братишка! Ты — звезда. Тебя многие помнят.
Да ну? Когда я еще бегал, свесив язык, по городу и впаривал населению никому не нужные домишки, меня еще узнавали, чаще всего угощали выпивкой. И что? Вот он — итог. Я сижу в этом занюханном пабе, перебираю мелочь в кармане, думаю, позволить ли себе третью бутылочку этой дряни… Моя память играет против меня. Она, кроме меня, не нужна никому, и это отравляет.
Тихо! Этот рыжий, ну тот, в компании перед телеком, как-то пристально на тебя поглядывает… Да точно! Он тебя узнал! Готовься!
К чему готовиться? Ну узнал, и что с того? Ну вспомнит пару-тройку матчей, ну наговорит комплиментов… Это не моя память, это его сраная память. Будь это в моей воле, я бы полностью отказался от этих воспоминаний. Они будоражат. Они волнуют. Они отравляют мне жизнь…
Подходит, он подходит! Соберись, братишка! У него на лице, прямо на дебильном веснушчатом лице написано: ПГУВ. Что? Ну ты даешь! Персона-Готовая-Угостить-Выпивкой. Расслабься и получай удовольствие. Не будь неблагодарным мудилой!

Рыжий подходит и, несмело улыбаясь, называет его по имени. Кивает с неохотой. Да, да, это он. Да, over 300 матчей за его любимый клуб. Да, участник того короткого, но героического взлета на заре Премьер-Лиги — с третьим местом, с громким еврокубковым сезоном, с последующим очень быстрым падением обратно, в футбольное болото…

— А я еще твержу этому задроту Джейми: он, да точно он! Джейми в голове держит кучу всякой лабуды, но на лица у него память никакущая. Да похрену Джейми! Как ты вообще здесь?… Извини, мужик. Я, это… Я не с того начал. Что ты дуешь эту кислятину? Может, вискарика?

Кивай! Вот так, братишка. Жизнь налаживается. Поддерживай беседу, не дуйся… Да что с тобой? Куда это ты все время смотришь?!
Эта девушка… Там, в другом конце паба… Она очень пронзительно на меня смотрит. Нет, сейчас отвернулась, но, когда думает, что я не вижу, просто пронизывает меня… Какие же необычные у нее глаза! Что же это за цвет? Они так светятся, прямо лучатся… Этот цвет такой холодный, ночной, но он греет.
Ну понеслось… Тебе скоро на шестой десяток, а все за бабами ухлестывает!
Да нет, тут другое… В ее взгляде что-то… Я не могу понять… Как будто он мне знаком, с ранней молодости… Но так не бывает…
Так не бывает, что тебя, старая развалина, все еще узнают олдовые болельщики, вроде этого рыжего. Братишка, как он умудрился распознать твою личину за этой плешью? За этим пивным брюхом? За этой твоей недельной
двухнедельной
хорошо, трехнедельной щетиной? Очнись! Посмотри в пустой стакан… Так, так… Я люблю этого рыжего! Болван, а понятливый! Давай-давай, прими порцию… Улыбнись! Да не так! Не просящей улыбкой, а покровительственной… Во… Во! Ты — звезда! Они — дойные коровы. Они — ПГУВ. Помни это!
Они?
Ну конечно! Смотри, рыжий уже зовет сюда очкарика. Типичный задрот, хоть и престарелый. Да тут веселая компания собирается!

Рыжий представляет своего друга. Это Джейми, Джейми из Шеффилда. Джейми по прозвищу Энциклопедия. Потому что он помнит наизусть множество футбольных фактов. Он сходу расскажет, сколько матчей ты сыграл в АПЛ и сколько — в первом дивизионе. Он тебе назубок продекламирует состав Баварии в обоих эпохальных матчах.

— Да мы же были на той игре, тогда, в ноябре… Господи, четверть века прошло! Да, Джейми? Мы были тогда еще мальцами! Какое же это было счастье! Как мы пели, срывая нахрен голоса, в начале второго тайма: «УРРРААА! МЫ ЗАБИЛИ ГОЛ!» — пели вместе со всем сумасшедшим стадионом… Правда, Джейми? А за неделю до этого мы сидели в этом самом пабе… тогда это был паб — всем пабам паб… Да что говорить — во всех пабах города яблоку было негде упасть! Что говоришь, Джейми? А, ну да, не за неделю, а за две… Ты тогда вышел на замену в самом начале, а вскоре наши ввалили второй!!! О, это было что-то… Давай за это выпьем?

Лунный свет!
Что???
В ее глазах — лунный свет! Вот что! Я никогда такого не видел. Это так… это так непохоже…
Да забей, братишка! Кажется, тебе нужно в сортир…
И в то же время есть в этом взгляде что-то еще… Но что?
Так, аккуратно, вылазь… Да не шатайся ты! Что, уже пробрало? Иди ровно! Держи спину! Ты же спортсмен, мать твою!
Был когда-то…
Поблагодари людей за заказ, братишка. Не будь неблагодарным мудилой…

Давно уже стемнело. Джейми-Энциклопедия, смущенно заикаясь, сыплет цифрами и фактами. Рыжий, раскрасневшийся донельзя, сокрушается об отсутствии справедливости в подлунном мире.

— Ну как же так? Почему ты сидишь в этом с-сраном пабе и дуешь эту дешевую кислятину? Почему ты не в клубе? В своем клубе! Почему не на телевидении? Почему про тебя ничего не пишут, не снимают? Ты же легенда! Десять сезонов в основе… Что? Да, двенадцать! Ну да, Джейми, да, в Зал Славы нашего клуба его внесли… И что?! Целых д-двадцать лет наша легенда, наш кумир… сидит в с-сраном пабе и… Где справедливость? Почему мы не чтим своих героев? Почему не раздаем им п-по заслугам? Почему тебя, мужик, тебя! Все незаслуженно забыли?

Незаслуженно? Гм… А что есть заслуженность… Может, я — заслуженно забытый?.. Как вообще можно заслужить забытье? Сколько кармических практик для этого может потребоваться? Может ли вообще быть забытье незаслуженным?
Эй, братишка! Ты это, ты прекращай…
Темнота — лишь отсутствие света? Забытье — лишь отсутствие памяти? Память должна хранить… Кому должна? Зачем должна? Вытеснение… Старое вытесняется новым… Новое — несовершенно! Величие осознается на расстоянии времени… Ностальгия — сладостное терзание… Потребность души в мазохизме… Рефлексия — избавление или наказание? Горечь — доказательство существования сладости… Память о том, что бывает изнанка — лекарство от притупления чувств…
Да что с тобой? Братишка, ты меня пугаешь… Выпей! Улыбнись! Вспомни что-то хорошее… 

Последние минуты матча. Он только-только появился на поле, лишь пару раз успев коснуться мяча. Шестьдесят, или сколько их там, тысяч глоток — чужих глоток — истошно ревут, наверно, что-то поют по-итальянски, или просто нечленораздельно вопят в предэкстатическом состоянии. Он в отчаянии. Он еще толком не коснулся мяча, но ему уже врезал по ногам Орландо, в него уже плюнул исподтишка сам Бергоми. А он пытается открываться, гонит прочь мысли о тщете и бессмысленности… Где-то невообразимо далеко от него Бергкамп тащит мяч, убегает от старика Мегсона и кладет в дальний… И теперь точно — все…

Вот теперь все… Постой, я что-то вспомнил! Нет, не вспомнил — я понял! Что-то невероятно важное! Это… Это же…
Братишка! Ты пугаешь не только меня! Эти двое сейчас уй…
Что? Зачем? Как можно? Это как, наизнанку? Есть ли хоть капля обоснования в той овчинке, что составляет изнанку памяти? Очень глупо… Очень обыденно. Вы идиоты. Знаю, что меня сейчас не послушают. Знаю, что меня, скорей всего, сейчас пойдут и выссут в туалете несчастного паба! А впрочем! А пофиг! А…
Эй! Эй, братишка! Что с тобой? Что говоришь? Куда поплыли? А, перед глазами все поплыло? Ну ты, бляха-муха, Жак-Ив Кусто! Как успел нализаться так быстро? Ну что мне теперь с тобой… Что… с… Эй!!! Куда это я…

.


Двери паба с неожиданно резким деревянным стуком — стуком судейского молотка — захлопнулись позади. Он это чувствовал и ощущал — как можно ощутить течение времени. Это абсолютно физическая величина — как ветер, как вода. Единственный недостаток течения времени — его нельзя ни с чем сравнить. Та же вода, ветер, песок — удел косноязычных поэтов. Для того, чтобы ощущать, не обязательно формулировать. Важно ЗНАТЬ. Он знал. Он знал: паб — барная стойка, тусклый паркет, скрипучие стулья, пружинная дверь — это прошлое. Этого уже нет. То, что он об этом помнит — не более чем картинка на перфорации обратной стороны век — до того мгновения, когда они запахнутся. Краски вылиняют. Лист будет небрежно скомкан и предан корзине. Корзина будет очищена. Содержимое мусорного контейнера будет… А, плевать, что с ним будет… 

Он шел неровной походкой по пустынной улице. Вернее, улица была пустынной впереди него. Позади просто ничего не было. Каждый шаг расширял мир будущего, раздвигал его границы. Каждый шаг стирал прошлое, предавал его забвению — ровно на расстояние этого шага. Неотвратимость. Ему не нужно было оборачиваться, чтобы удостовериться в пустоте позади себя. Он не мог этого увидеть, да и никто не может. Это как предохранительный клапан — иначе планета Земля давно бы уже была одним огромным мертвым садом, в котором вместо деревьев бы скорбно и недвижимо высились соляные столпы.

Его ноги слегка заплетались. Он шел, выписывая своеобразные восьмерки — приземленная, но глубинно истинная ирония бесконечности. Бесконечности любого пути. Но он двигался вперед, даже не видя того, что впереди. Вернее, не так: он не видел того, что впереди улицы, города, острова, континента за проливом. Он смотрел вперед себя. И это был его путь — в себе и к себе. Правда, была одна сторонняя — потусторонняя — нота…

Это была нота света. Света, освещавшего путь помимо воли шедшего. Это был лунный свет, но не свет луны с небес — он, конечно, присутствовал, но не в том измерении. Как может какая-то банальная луна освещать путь глубины, путь таинства, путь души?

Это был лунный свет грустных женских глаз. Тех самых. Он мучительно попытался сфокусировать внимание на этом сочетании. «Тех самых»… Что это? Каких тех? Откуда? Когда он их видел? И видел ли? Вообще, какой смысл в этих глупых вопросах — «Что», «Каких», «Откуда», «Когда»? Разве могут жалкие вопросительные местоимения иметь хоть какое-то значение в этой абсолютно нестатичной, но абсолютно неизменной реальности?

Просто свет этих лунных глаз появился в нем. Когда-то — в прошлом ли, в будущем. Он просто был. Свет указующий. Свет направленный — в точку и одновременно вовне. Во всюду. Взгляд. Все-таки это был взгляд. Он помнил. Он помнил! Он помнил взгляд. Взгляд, в котором была память о нем. И этот взгляд освещал его путь лунным, дрожащим, мягким и одновременно пронзительным светом. Не тем бредово-романтическим светом с небес. Но светом изнутри него. Светом изнутри его внутреннего неба.

И он понимал, что этот взгляд останется с ним — и в нем — навсегда. Грустный и тревожный взгляд прекрасных женских глаз. Потустороняя нота лунного света. Света внутреней луны с внутреннего неба. Одного на двоих. Взгляд, в котором была отчего-то вина. Взгляд, в котором блестела память.

 

_____________

Фото: thetab.com

Оригинал записи: здесь



Рейтинг записи: 12345


Читайте также

Подпишитесь на наши
страницы в соцсетях:
Или аккаунт Sportarena